Матери потерявшие сыновей и дочерей одноклассники. История из первых уст: Уезжайте отсюда, вам здесь делать нечего, ваш сын умер”. История матери, потерявшей ребенка
«Мой ребёнок умер, и я пытаюсь с этим жить». Две истории матерей, которые потеряли своих детей
Потерять ребёнка — кажется, самое страшное, что может случиться с родителями. Журнал “Мел” записал истории двух женщин, которые потеряли своих детей. Дочь Евгении умерла полтора года назад. Сын Натальи — несколько месяцев назад. Обе они до сих пор пытаются принять случившееся и найти в себе силы жить дальше. Предупреждаем: это очень тяжелый текст (впечатлительным лучше не читать), но он как нельзя лучше учит ценить настоящее.
«Я думала о смерти всех вокруг, но не думала, что моя дочь уйдёт раньше меня»
Евгения Старченко, полтора года назад у неё умерла дочь Ника (4 года 8 месяцев)
Ника умерла полтора года назад. Всё это время я живу одна. После похорон тоже пошла домой одна. Сестра предложила пойти к ним, но я сказала, что пойду домой, и никто не настоял.
О том, что случилось
1 января 2017 года у Ники поднялась высокая температура. Приехала «скорая», сбила температуру и уехала. Дочь жаловалась на головную боль. На следующий день она уже ничего не ела, хотя температура была в норме. Её неожиданно начало рвать. Я снова вызвала «скорую», нас увезли в больницу. В ночь со 2 на 3 января случился приступ эпилепсии, дочь поместили в искусственную кому. Врачи не понимали, что происходит. В итоге — отёк головного мозга. И нас просто отправили домой.
Я странно всё это переживала. Дочь умерла 9 января, через неделю я сидела в театре, через две — улетела в Германию на десять дней работать на выставку переводчиком. Оттуда улетела к бывшему мужу. Мы с ним расстались до смерти дочери. Когда она попала в больницу, он меня поддерживал и был рядом. Её смерть нас ненадолго объединила, а потом разъединила снова.
О принятии
Мне кажется, я всё ещё прохожу какие-то этапы принятия, всё это напоминает карусель с эффектом спирали. Все эмоции видоизменяются, какие-то усиливаются, какие-то становятся слабее, но всё идёт спиралью наверх. Иногда сижу на работе, резко встаю, убегаю, рыдаю в туалете и возвращаюсь.
Я всегда «недосчастлива». Могу засмеяться, могу даже пошутить на тему смерти, но не могу сказать, что нашла какой-то рецепт. Просто стараюсь не думать. Вообще ни о чём. Зачем дышу, зачем режу хлеб. Пустота в голове.
О реакции людей
Чаще всего мне советовали «забеременеть ещё раз». Но ребёнка нельзя заменить. Есть мало людей, которым я могу позвонить и поговорить про Нику. Мои родственники избегают разговоров о ней, сестра начинает сразу нервничать. Многие люди, которых я считала близкими, просто отвалились. Перестали звонить, исчезли.
О правильной поддержке
Не было таких слов, которые облегчили моё существование, но я очень благодарна людям, которые были искренними со мной в то время. Одна моя подруга, у которой трое детей, подошла и сказала: «Жень, прости, но я очень рада, что это не мои дети». Это было для меня гораздо более понятно, чем попытки объяснить, как такое может произойти.
Один мой друг, с которым мы последние годы поздравляли друг друга только с днём рождения, когда узнал о случившемся, начал присылать мне простые сообщения: «Ты сегодня завтрак поела?», «Иди погуляй, только шапку надень, там холодно сегодня». Меня это очень поддерживало.
Другая подруга кидала сообщения «Выставка тогда-то, жду тебя во столько». Я, как на автомате, шла туда. Она суперзанятой человек, я не понимаю вообще, как она находила время. После выставок, театров и спектаклей мы с ней еще полтора часа пили чай и просто разговаривали обо всём
Чего не стоит говорить
Ничего не надо говорить. Просто спросите «Что ты делаешь? Дома? Всё, я еду». Будьте рядом, и этого достаточно. Я каждый раз была благодарна, когда кто-то приезжал просто попить кофе.
Пожалуйста, не задавайте этот ужасный вопрос «Как дела?». Я до сих пор не знаю, как на него отвечать.
Впадала в ступор: «Знаешь, всё нормально, только у меня больше нет Ники». Вопрос «Как ты себя чувствуешь?» такой же. И не надо говорить «Если что, звони». Скорее всего, человек, переживающий сильное горе, не позвонит. Ещё меня веселили фразы «Только глупостей никаких не делай».
Источник фото: pixabay.com
О воспоминаниях
Однажды я обратилась к психологу, и она задала мне очень хороший вопрос: «Что бы ты хотела оставить себе от общения со своей дочерью?». Я хочу оставить себе возможность смотреть на мир её глазами, потому что она научила меня смотреть на этот мир.
1 января мы с дочерью открыли подарки, собирали лего, она построила дом и сказала: «Мама, я не успела поставить двери и лестницу». После её смерти я поставила за неё эти двери и лестницу. Это единственная игрушка, которая осталась дома. Всё остальное я вынесла из дома, даже фотографий почти не осталось. Есть только одна, чёрно-белая.
Помню, Ника выступала на празднике в саду, и я сказала Вадиму, её отцу: «Приходи, больше таких моментов не будет». После её смерти я очень переживала, что так сказала. Хотя понимаю, что это всего лишь слова.
О том, как жить после
Иногда я могу разговаривать с друзьями про их детей, а иногда меня клинит. Я заворачиваюсь в «креветочку», как я это называю, и просто молчу.
Я не представляла, сколько во мне силы, пока это не случилось. Мне кажется, что мне дали третью жизнь. Первая моя — «официальная» на работе, вторая — жизнь с ребёнком, а третья — жизнь без неё. Смерть — это очень страшный трамплин во что-то новое. Смерть — одна из возможностей видеть мир. Если я осталась жива, значит, мне надо что-то ещё хорошее сделать. Как бы то ни было, я понимаю, что жизнь не закончилась. И мне хочется жить дальше.
«Я до сих пор виню себя за то, что продолжаю жить дальше, без него»
Наталья Малыхина, несколько месяцев назад у неё умер сын Гриша (4,5 года)
О том, что случилось
14 мая был отличным днём. Мы с коллегой начали съёмки курса для мам по развитию детской речи. Вечером мы вместе сидели на кухне и обсуждали, как здорово прошёл день. Дети были с нами. Гриша выбежал из кухни, как я думала, в детскую. Через несколько минут — стук в дверь. Стучали соседи с криками, что ребёнок выпал из окна. Мы ничего не видели и не слышали. Я до сих пор не понимаю, как это случилось. Зачем он полез на это окно. Но это факт: наш очень осторожный ребёнок выпал из окна и разбился.
Источник фото: pixabay.com
Скорая и детская реанимация приехали быстро, их вызвали соседи. Гришу подключили к искусственной вентиляции лёгких и отвезли в реанимацию. Это был второй раз, когда мы оказались с ним в больнице: первый раз, когда он родился, и вот в тот день. Гришу оперировали пять часов. Нейрохирург вышел к нам и сказал, что повреждения сильнее, чем он думал. Шансов не было: мозг погиб при падении, кровоснабжение восстановить не удалось.
О чувстве вины
Чувство вины и сейчас накрывает. В первую очередь за то, что мы продолжаем жить без него. Как будто бы он не был для нас важен. Но он до сих пор важен. Очень важен!
Ещё чувство вины, что мы не уберегли его. Я всегда считала нашу квартиру безопасной. В детской мы поставили вторые рамы. Поэтому за окно в детской я была спокойна. В спальне на подоконнике стоят цветы в больших цветочных горшках. Он вылетел прямо с москитной сеткой.
О втором сыне
У нас есть второй ребёнок, ему два года. О том, что его брат умер, я смогла сказать только спустя неделю после похорон. Просто произнесла это слово. Не объясняя.
Понимаю, что эта тема будет расти вместе с ним. И мы будем возвращаться к ней всё время. Он всю свою жизнь жил с Гришей, ни дня без него не был. Конечно, он скучает. Я говорю, что тоже скучаю и понимаю, что он хотел бы играть с Гришей, вместе купаться в ванной, играть.
О поддержке
Мы провели с Гришей в реанимации шесть дней. Все врачи и медсёстры были очень корректны и внимательны. Родные и друзья тоже очень поддерживали.
Я пишу про Гришу в инстаграме. Меня поддерживает много людей, которых я даже не знаю лично. И для меня это неожиданный ресурс. Меня зовут в гости, чтобы отвлечь, предлагают вместе погулять в парке, сходить в храм, пишут много тёплых и важных слов.
Есть люди, которые вроде бы были близки, а сейчас делают вид, что не знают о трагедии или что ничего не случилось. Я понимаю, что нужно огромное мужество, чтобы быть рядом в таком горе. У всех своя жизнь. Я вообще поняла, что делиться горем куда сложнее, чем счастьем. Как-то стыдно, что ли. У человека всё хорошо, и тут ты со своим горем. Это неправильно. Я благодарна всем, кто пишет и спрашивает, как мы. Значит, они готовы услышать и значит я могу поделиться. И вместе поплакать.
О горе и потере
Важно проговаривать и делиться горем. Говорить с профессионалом, на мой взгляд, правильнее. Мы сразу искали с мужем терапевта. Я сама встретилась с шестью. Это оказалось довольно тяжело.
Два терапевта откровенно плакали на нашей встрече, а я понимала, что я не готова сидеть и утешать врача.
Источник фото: pixabay.com
Я поняла, что потеря и травма — разные процессы. Сначала надо учиться жить с потерей, а потом уже работать с травмой (самой трагедией). Сейчас важно восстановить более или менее привычный режим дня, проанализировать окружение (людей и события). Чтобы проживать горе, нужно много сил. Важно обеспечить себе эти силы — для начала сон и еду.
О поддержке мужа
Мы вместе, и это самая большая поддержка для меня. Муж тоже занимается с терапевтом. Если для меня ресурс — поплакать с подружкой, то для него — сходить на спорт. Это не значит, что ему меньше больно. Просто мы переживаем своё горе по-разному.
О принятии
Принятие — это не одобрение или смирение. Это просто осознание, что ребёнка больше нет. Когда перестаёшь покупать игрушки и новую одежду. Когда не заказываешь в кафе еду для него, ставишь на стол три тарелки вместо четырёх, не ходишь на занятия, на которые ходили с ним. Ты это принимаешь. С бесконечными слезами, но принимаешь. Но будущего пока нет. Совсем. И неизвестно, когда оно наступит.
Забытье приходит только, когда максимально погружаешься в бытовую реальность, делаешь что-то здесь и сейчас: общаешься с ребёнком, с мужем, что-то читаешь, пишешь, разговариваешь с кем-то.
Я поняла, что важно заниматься телом, так как тело мгновенно превращается в панцирь. Плавание, массаж, йога, зарядка дома — всё что угодно.
О жизни после
Благодарна Грише за то счастье, которым он наполнил нашу жизнь. Это было замечательное время. Я понимаю, что плачу не только по нему, но и по своим «планам» жизни с ним. Мне очень бы хотелось жить с ним. Повести его в школу, смотреть, какую профессию он выберет, как создаст семью и каким будет в этом. Это безумно интересно. Я хотела, чтобы было так.
Всё больше думаю, что окно — просто способ. Но возможно, это как раз способ уйти от чувства вины. Но я точно знаю, что, если бы на окне были замки, — всё было бы по-другому.
Анна старобинец читать
Это письмо я пишу спустя 1 год, 7 месяцев и с тех пор, как моя жизнь разделилась на «до» и «после». К письму прилагается «Постановление о закрытие уголовного дела». Но, к сожалению, скупые строки следователя никогда не смогут передать чувства матери, потерявшей ребенка.
Меня зовут Ольга, мне 30 лет. Этой историей я хочу поделиться как можно с большим количеством людей, чтобы уберечь кого-то от ошибки.
Мой семилетний сын Игорек очень жизнерадостный, веселый и подвижный мальчик. Редко болеющий ребенок, любящий подвижные игры и постоянно задающий массу вопросов. Так было когда-то.
Впервые «мы» переболели ветрянкой в 1,5 годика (об этом имеется запись в амбулаторной карточке,10.10.2005года). Все как у всех, вылечили и побежали познавать мир дальше. Но в 7 лет диагноз повторился (на пасхальные праздники), врач у которого мы были на приёме Стрельченко Тамара Викторовна, участковый педиатр Корсунь-шевченковской ЦРБ удивила ответом, что переболеть подобной болезнью два раза невозможно, и объяснила это тем, что первичный диагноз тогда был поставлен неверно. После болезни (сын был 10 дней дома, хотя больничный при таком диагнозе не менее 21 дня) врач поинтересовалась состоянием здоровья, но не предложила сделать анализы, чтобы проверить все ли в норме. На этом наше лечение от повторного заболевания ветрянкой закончилось.
1 июля 2011 года сын поехал к моему отцу, своему дедушке. Все было замечательно, ребенок играл, отдыхал и был под постоянным наблюдением. Но уже 15 числа утром у Игоря поднялась температура, о чем сообщил мне папа, позвонив по телефону. Папа предложил лечить внука самостоятельно, но я настояла на том, чтобы ребенка привезли ко мне. Дело в том, что мы редко расставались, он всегда был со мной рядом. И, конечно же, я не могла допустить, чтобы мой больной ребенок находился вдали от меня, хотя его дедушка очень ответственный человек. В тот же день, в 11 утра, когда сын приехал, после дороги он был очень уставшим, жаловался на боли в животике, я подумала, что это от жары и долгой утомительной дороги. Я обратилась с 11 до 12 утра с сыном в нашу больницу. На приеме был врач Конельский В.Д. в то время работавший участковый педиатром детской поликлиники Корсунь-Шевченковской РЦБ (в данный момент работает по месту приписки, г.Харьков). Осмотрев сына, ощупав живот, послушав сердце, врач предположил, что это может быть отравление. Доктор дал направление на анализ мочи и посоветовал сделать клизму, прописал лекарства, результат со сделанными анализами доктор вклеил в карточку. Лимфоузлы не осматривались! На анализ крови нас не направляли.
Придя домой, мы сделали клизму, и Игорю стало легче, температура стабилизировалась. Я облегченно вздохнула. На второй день с утра Игорек играл на свежем воздухе, ездил на велосипеде, вел себя как здоровый ребенок. Ближе к вечеру, когда мы были на улице вместе, Игорек резко повернул голову, и я увидела напухшие лимфоузлы на его шейке. Так как бабушка у меня врач-стоматолог со стажем, я спросила ее, может ли это быть то, о чем я думаю… Онко-заболевание. Бабушка подтвердила мои догадки, но старалась успокоить, говорила, что такое может быть даже от сквозняка в дороге.
На следующий день, а это было воскресенье 17 июля 2011года, я помчала с ребенком в больницу, хотела опровергнуть свою страшную догадку. Моему мальчику опять стало хуже, температура 38.3. Очередной врач -дежурный врач Гомелюк В.М. педиатр приемного отделения осмотрел ребенка и, услышав, что нет ни поноса, ни рвоты, ни других каких-либо симптомов отравления спросил, сколько раз делали клизму. Услышав ответ, что клизму делали только раз, ответил – надо делать еще. Я попросила посмотреть на увеличенные лимфатические узлы у сыночка, они меня беспокоили, но ответ был не внятным.
Я взяла инициативу в свои руки и начала просить направление на анализ крови, на что врач, нехотя его выписал, и сказал, что можно будет осуществить это завтра. Так как это был выходной. Я настойчиво просила анализ именно сегодня и именно сейчас. Мои худшие догадки оправдались, дождавшись результатов, я узнала, что лейкоцитов в крови 223. Врач не предложил госпитализацию. Потому, мы повезли Игорька с его дедушкой в детское отделение Черкасской онкологической больницы, без направления, самостоятельно. В приемной нас встретила медсестра, которая, посмотрев на ребенка, сказала, что ребенок не кровит, пришел своими ножками и не выглядит как больной, направления нет, а значит, врача она вызывать не будет.
С утра следующего дня мы направились к Несмияновой Н.В. (участковый педиатр Корсунь-Шевченковской ЦРБ), но она даже слушать нас не хотела, аргументировав это тем, что мы без талончика. Это был понедельник. В больнице были громадные очереди, ясно, что с такими анализами мы не хотели терять ни минуты, и я отправилась в детское отделение, где от врача Тараненко Ольги Федоровны получила, наконец, консультацию, внимание, а главное направление на повторный анализ крови с формулой, рентген грудной клетки и УЗД селезенки и печенки, увидев результаты она сразу же дала направление в Черкасскую онкологическую больницу.
В этот же день Черкасское гематологическое отделение приняло нас. Повторный анализ крови показал, что лейкоциты увеличились вдвое. Поставив диагноз – «острый лимфобластный лейкоз Т-клеточный» нас начали лечить, но тщетно. Моему мальчику становилось хуже.
На 5-й день лечения нам была назначена химиотерапия.
Но в 4 часа утра 22 июля 2011 года Игорька не стало. Мой ребенок сгорел за 5 дней…
История из первых уст: «Уезжайте отсюда, вам здесь делать нечего, ваш сын умер»
В этой статье мы поделимся историей чрезвычайно храброй женщины Дарьи Макаровой, которая после болезненной потери ребенка все же решилась рассказать о ней миру. Более того, все эти пять лет после трагедии Дарья борется с системой здравоохранения за допуск к детям в реанимацию и за то, чтобы малышам своевременно оказывали адекватную помощь, которая бы соответсввовала мировым стандартам медицины.
Эту история Дарья Макарова опубликова на своей странице в Facebook, приводим ее историю дословно.
Сегодня умер мой сын, ему было 8,5 месяцев. Это случилось ровно 5 лет назад.
И сегодня я хотела бы рассказать, насколько мы больны.
После смерти Максима я потеряла смысл жизни. Я не понимала, что происходит, не знала какое время суток, мое тело существовало, но меня в нем не было. Так продолжалось несколько дней, пока я не выплеснула часть своей боли на бумагу — пока не написала свой рассказ, который не смогла дописать до конца. Рассказ я прочитала на похоронах — 16 ноября, и мои родственники попросили его опубликовать.
С тех пор вы меня знаете. Случилась огромная история, много дел сделано, но не сделано главное — я не смогла сломать черствость и безразличие в тех, кто сообщает родителям о смерти детей.
За пол года до смерти Максюши, моя сводная сестра потеряла сына (внутриутробная смерть за день до родов), и она мне рассказала КАК в Европе обращаются в таком случае с родителями. Я была поражена чуткости, такту и бережному отношению медработников.
Но это у них…у них есть специальные комнаты в больницах, где родители могут переодеть малыша, покачать его на руках в последний раз, ПОЦЕЛОВАТЬ свое дитя…они могут отпустить его.
Формат этого отношения задает международный фонд SANDS (рекомендую погуглить), в России их нет.
Как было со мной:
Утром 12 ноября нас с мужем пригласили к 12:00 на консилиум, с нами говорили и вешали лапшу на уши…но нас не пустили к сыну после консилиума, который проходил в соседней комнате от реанимационной палаты. Меня буквально под руки выводили из отделения. Выставив нас за дверь, нам сказали, что часы приема как обычно, уходите….но мы не ушли.
Мы стояли перед дверью, выслушивая ворчание медперсонала о том, что мы мешаем всем. Я помню то ощущение вакуума — ни боли, ни страдания, просто вакуум. И я в нем…просто жду, как окуклившаяся гусеница. Прошло 2 часа, к нам вышел зав.реанимацией…ну как вышел…он выглянул изза двери и сказал:
— уезжайте отсюда, вам здесь делать нечего, ваш сын умер.
Я вышла из оцепенения и услышала издалека свой голос:
— но как…?…вы же говорили…врачи же видели его…почему умер?…как это возможно?!
— уезжайте, вы мешаете остальным.
— но можно его увидеть? Попрощаться хотя бы?!
— получите тело из морга и попрощаетесь!
И закрыл дверь на замок.
И тут первый провал в памяти — не помню, что именно произошло, но, говорят, я пинала дверь реанимации ногами и кричала, чтобы меня пустили к сыну, что я не уйду, пока не увижу его.
Дверь открылась и мне сделали строгий выговор, пообещали вызвать охрану и вывести меня из больницы насильно.
Не знаю как, но я уговорила врача отвести нас к Максюше.
Реанимационный зал. Старый советский кафель, облезлая дермантиновая кушетка, на ней лежит сверток. Подхожу на ватных ногах и боюсь заглянуть свертку в лицо. Муж обнимает меня…но мы не плачем. Мы просто не верим. Большего ощущения сюрреализма в моей жизни не было.
Возле нас стоит кто-то из сотрудников реанимации и строгим голосом выдает команды:
— руками не трогать! Близко не подходить!
Этот голос возвращает меня в реальность и в голове проскальзывает мысль: «я никогда этого не забуду. Это же кошмар какой-то». Поворачиваюсь на голос и спрашиваю:
— а можно его поцеловать?
— нет!
Вот поймите — НЕЛЬЗЯ матери целовать своего сына. Нельзя и все тут. Не положено. В их БОЛЬНОЙ системе коррдинат, где все с ног на голову, где человеческая жизнь не значит ничего, где нет ничего человечного, нет добра и сострадания, в их мире матери запрещено целовать ребенка, а тем более — взять на руки.
Это наше общество…его значительная часть. Это электорат. Это народ….больной, бездушный, тупо выполняющий инструкции, придуманные нелюдями.
В нашей стране НЕЛЬЗЯ родителям посещать детей в реанимации (нам с мужем давали по 2 (. ) минуты один раз в день), НЕЛЬЗЯ попрощаться с умершим ребенком, НЕЛЬЗЯ взять его на руки.
Много чего нельзя. В ретроспективе последних 55 часов жизни моего Максима, могу сказать, что отношение к нам — скотское. И страшно, что люди, работающие внутри системы, не родились такими, а стали, благодаря системе. Правила и регламенты написаны какими-то роботами-фашистами.
И, я точно знаю, что если бы тогда с нами поступили по-человечески, если бы к нашей потере и нашему горю отнеслись бережно, если бы позволили проститься с сыном и отпустить его, то я не стала бы эти пять лет заниматься благотворительностью, политикой и изменением системы здравоохранения.
Пять лет я работала бесплатно, помогая родителям маленьких пациентов, заставляя систему работать. Исправляя ошибки чиновников…
И каждый день я заставляла себя вставать и идти, это было смыслом моей жизни…
Источник: Facebook Дарьи Макаровой
Если вы хотите поделиться своей историей, пишите нам на адрес mamforum@uaua.info
Читай также: Как рассказать ребенку о войне: советы детских психологов
Читай также: 10 шокирующих фактов про здоровье детей
Читай также: Новорожденная девочка воскресла через 10 часов после смерти
Читайте также:
Мое имя Анна, мне 29 лет. Проживаю в Московской области,Рузского района. Прошу вас, помогите! У…
карташовой блог Шум и хохот в гараже:Заяц едет на еже.Еж у нас теперь такси,Хочешь ехать…
Анна старобинец читать
Это письмо я пишу спустя 1 год, 7 месяцев и с тех пор, как моя жизнь разделилась на «до» и «после». К письму прилагается «Постановление о закрытие уголовного дела». Но, к сожалению, скупые строки следователя никогда не смогут передать чувства матери, потерявшей ребенка.
Меня зовут Ольга, мне 30 лет. Этой историей я хочу поделиться как можно с большим количеством людей, чтобы уберечь кого-то от ошибки.
Мой семилетний сын Игорек очень жизнерадостный, веселый и подвижный мальчик. Редко болеющий ребенок, любящий подвижные игры и постоянно задающий массу вопросов. Так было когда-то.
Впервые «мы» переболели ветрянкой в 1,5 годика (об этом имеется запись в амбулаторной карточке,10.10.2005года). Все как у всех, вылечили и побежали познавать мир дальше. Но в 7 лет диагноз повторился (на пасхальные праздники), врач у которого мы были на приёме Стрельченко Тамара Викторовна, участковый педиатр Корсунь-шевченковской ЦРБ удивила ответом, что переболеть подобной болезнью два раза невозможно, и объяснила это тем, что первичный диагноз тогда был поставлен неверно. После болезни (сын был 10 дней дома, хотя больничный при таком диагнозе не менее 21 дня) врач поинтересовалась состоянием здоровья, но не предложила сделать анализы, чтобы проверить все ли в норме. На этом наше лечение от повторного заболевания ветрянкой закончилось.
1 июля 2011 года сын поехал к моему отцу, своему дедушке. Все было замечательно, ребенок играл, отдыхал и был под постоянным наблюдением. Но уже 15 числа утром у Игоря поднялась температура, о чем сообщил мне папа, позвонив по телефону. Папа предложил лечить внука самостоятельно, но я настояла на том, чтобы ребенка привезли ко мне. Дело в том, что мы редко расставались, он всегда был со мной рядом. И, конечно же, я не могла допустить, чтобы мой больной ребенок находился вдали от меня, хотя его дедушка очень ответственный человек. В тот же день, в 11 утра, когда сын приехал, после дороги он был очень уставшим, жаловался на боли в животике, я подумала, что это от жары и долгой утомительной дороги. Я обратилась с 11 до 12 утра с сыном в нашу больницу. На приеме был врач Конельский В.Д. в то время работавший участковый педиатром детской поликлиники Корсунь-Шевченковской РЦБ (в данный момент работает по месту приписки, г.Харьков). Осмотрев сына, ощупав живот, послушав сердце, врач предположил, что это может быть отравление. Доктор дал направление на анализ мочи и посоветовал сделать клизму, прописал лекарства, результат со сделанными анализами доктор вклеил в карточку. Лимфоузлы не осматривались! На анализ крови нас не направляли.
Придя домой, мы сделали клизму, и Игорю стало легче, температура стабилизировалась. Я облегченно вздохнула. На второй день с утра Игорек играл на свежем воздухе, ездил на велосипеде, вел себя как здоровый ребенок. Ближе к вечеру, когда мы были на улице вместе, Игорек резко повернул голову, и я увидела напухшие лимфоузлы на его шейке. Так как бабушка у меня врач-стоматолог со стажем, я спросила ее, может ли это быть то, о чем я думаю… Онко-заболевание. Бабушка подтвердила мои догадки, но старалась успокоить, говорила, что такое может быть даже от сквозняка в дороге.
На следующий день, а это было воскресенье 17 июля 2011года, я помчала с ребенком в больницу, хотела опровергнуть свою страшную догадку. Моему мальчику опять стало хуже, температура 38.3. Очередной врач -дежурный врач Гомелюк В.М. педиатр приемного отделения осмотрел ребенка и, услышав, что нет ни поноса, ни рвоты, ни других каких-либо симптомов отравления спросил, сколько раз делали клизму. Услышав ответ, что клизму делали только раз, ответил – надо делать еще. Я попросила посмотреть на увеличенные лимфатические узлы у сыночка, они меня беспокоили, но ответ был не внятным.
Я взяла инициативу в свои руки и начала просить направление на анализ крови, на что врач, нехотя его выписал, и сказал, что можно будет осуществить это завтра. Так как это был выходной. Я настойчиво просила анализ именно сегодня и именно сейчас. Мои худшие догадки оправдались, дождавшись результатов, я узнала, что лейкоцитов в крови 223. Врач не предложил госпитализацию. Потому, мы повезли Игорька с его дедушкой в детское отделение Черкасской онкологической больницы, без направления, самостоятельно. В приемной нас встретила медсестра, которая, посмотрев на ребенка, сказала, что ребенок не кровит, пришел своими ножками и не выглядит как больной, направления нет, а значит, врача она вызывать не будет.
С утра следующего дня мы направились к Несмияновой Н.В. (участковый педиатр Корсунь-Шевченковской ЦРБ), но она даже слушать нас не хотела, аргументировав это тем, что мы без талончика. Это был понедельник. В больнице были громадные очереди, ясно, что с такими анализами мы не хотели терять ни минуты, и я отправилась в детское отделение, где от врача Тараненко Ольги Федоровны получила, наконец, консультацию, внимание, а главное направление на повторный анализ крови с формулой, рентген грудной клетки и УЗД селезенки и печенки, увидев результаты она сразу же дала направление в Черкасскую онкологическую больницу.
В этот же день Черкасское гематологическое отделение приняло нас. Повторный анализ крови показал, что лейкоциты увеличились вдвое. Поставив диагноз – «острый лимфобластный лейкоз Т-клеточный» нас начали лечить, но тщетно. Моему мальчику становилось хуже.
На 5-й день лечения нам была назначена химиотерапия.
Но в 4 часа утра 22 июля 2011 года Игорька не стало. Мой ребенок сгорел за 5 дней…
История из первых уст: «Уезжайте отсюда, вам здесь делать нечего, ваш сын умер»
В этой статье мы поделимся историей чрезвычайно храброй женщины Дарьи Макаровой, которая после болезненной потери ребенка все же решилась рассказать о ней миру. Более того, все эти пять лет после трагедии Дарья борется с системой здравоохранения за допуск к детям в реанимацию и за то, чтобы малышам своевременно оказывали адекватную помощь, которая бы соответсввовала мировым стандартам медицины.
Эту история Дарья Макарова опубликова на своей странице в Facebook, приводим ее историю дословно.
Сегодня умер мой сын, ему было 8,5 месяцев. Это случилось ровно 5 лет назад.
И сегодня я хотела бы рассказать, насколько мы больны.
После смерти Максима я потеряла смысл жизни. Я не понимала, что происходит, не знала какое время суток, мое тело существовало, но меня в нем не было. Так продолжалось несколько дней, пока я не выплеснула часть своей боли на бумагу — пока не написала свой рассказ, который не смогла дописать до конца. Рассказ я прочитала на похоронах — 16 ноября, и мои родственники попросили его опубликовать.
С тех пор вы меня знаете. Случилась огромная история, много дел сделано, но не сделано главное — я не смогла сломать черствость и безразличие в тех, кто сообщает родителям о смерти детей.
За пол года до смерти Максюши, моя сводная сестра потеряла сына (внутриутробная смерть за день до родов), и она мне рассказала КАК в Европе обращаются в таком случае с родителями. Я была поражена чуткости, такту и бережному отношению медработников.
Но это у них…у них есть специальные комнаты в больницах, где родители могут переодеть малыша, покачать его на руках в последний раз, ПОЦЕЛОВАТЬ свое дитя…они могут отпустить его.
Формат этого отношения задает международный фонд SANDS (рекомендую погуглить), в России их нет.
Как было со мной:
Утром 12 ноября нас с мужем пригласили к 12:00 на консилиум, с нами говорили и вешали лапшу на уши…но нас не пустили к сыну после консилиума, который проходил в соседней комнате от реанимационной палаты. Меня буквально под руки выводили из отделения. Выставив нас за дверь, нам сказали, что часы приема как обычно, уходите….но мы не ушли.
Мы стояли перед дверью, выслушивая ворчание медперсонала о том, что мы мешаем всем. Я помню то ощущение вакуума — ни боли, ни страдания, просто вакуум. И я в нем…просто жду, как окуклившаяся гусеница. Прошло 2 часа, к нам вышел зав.реанимацией…ну как вышел…он выглянул изза двери и сказал:
— уезжайте отсюда, вам здесь делать нечего, ваш сын умер.
Я вышла из оцепенения и услышала издалека свой голос:
— но как…?…вы же говорили…врачи же видели его…почему умер?…как это возможно?!
— уезжайте, вы мешаете остальным.
— но можно его увидеть? Попрощаться хотя бы?!
— получите тело из морга и попрощаетесь!
И закрыл дверь на замок.
И тут первый провал в памяти — не помню, что именно произошло, но, говорят, я пинала дверь реанимации ногами и кричала, чтобы меня пустили к сыну, что я не уйду, пока не увижу его.
Дверь открылась и мне сделали строгий выговор, пообещали вызвать охрану и вывести меня из больницы насильно.
Не знаю как, но я уговорила врача отвести нас к Максюше.
Реанимационный зал. Старый советский кафель, облезлая дермантиновая кушетка, на ней лежит сверток. Подхожу на ватных ногах и боюсь заглянуть свертку в лицо. Муж обнимает меня…но мы не плачем. Мы просто не верим. Большего ощущения сюрреализма в моей жизни не было.
Возле нас стоит кто-то из сотрудников реанимации и строгим голосом выдает команды:
— руками не трогать! Близко не подходить!
Этот голос возвращает меня в реальность и в голове проскальзывает мысль: «я никогда этого не забуду. Это же кошмар какой-то». Поворачиваюсь на голос и спрашиваю:
— а можно его поцеловать?
— нет!
Вот поймите — НЕЛЬЗЯ матери целовать своего сына. Нельзя и все тут. Не положено. В их БОЛЬНОЙ системе коррдинат, где все с ног на голову, где человеческая жизнь не значит ничего, где нет ничего человечного, нет добра и сострадания, в их мире матери запрещено целовать ребенка, а тем более — взять на руки.
Это наше общество…его значительная часть. Это электорат. Это народ….больной, бездушный, тупо выполняющий инструкции, придуманные нелюдями.
В нашей стране НЕЛЬЗЯ родителям посещать детей в реанимации (нам с мужем давали по 2 (. ) минуты один раз в день), НЕЛЬЗЯ попрощаться с умершим ребенком, НЕЛЬЗЯ взять его на руки.
Много чего нельзя. В ретроспективе последних 55 часов жизни моего Максима, могу сказать, что отношение к нам — скотское. И страшно, что люди, работающие внутри системы, не родились такими, а стали, благодаря системе. Правила и регламенты написаны какими-то роботами-фашистами.
И, я точно знаю, что если бы тогда с нами поступили по-человечески, если бы к нашей потере и нашему горю отнеслись бережно, если бы позволили проститься с сыном и отпустить его, то я не стала бы эти пять лет заниматься благотворительностью, политикой и изменением системы здравоохранения.
Пять лет я работала бесплатно, помогая родителям маленьких пациентов, заставляя систему работать. Исправляя ошибки чиновников…
И каждый день я заставляла себя вставать и идти, это было смыслом моей жизни…
Источник: Facebook Дарьи Макаровой
Если вы хотите поделиться своей историей, пишите нам на адрес mamforum@uaua.info
Читай также: Как рассказать ребенку о войне: советы детских психологов
Читай также: 10 шокирующих фактов про здоровье детей
Читай также: Новорожденная девочка воскресла через 10 часов после смерти
Читайте также:
Мое имя Анна, мне 29 лет. Проживаю в Московской области,Рузского района. Прошу вас, помогите! У…
карташовой блог Шум и хохот в гараже:Заяц едет на еже.Еж у нас теперь такси,Хочешь ехать…
Источники:
http://rebenok.by/articles/woman/advice/25631-moi-rebyonok-umer-i-ya-pytayus-s-etim-zhit-dve-istory-materei-kotorye-poteryali-svoikh-detei.html
http://12kisses.ru/anna-starobinets-chitat/
http://12kisses.ru/anna-starobinets-chitat/
Загрузка...
